Елена спешила домой, лавируя между людьми, как между минами. После восьми часов в банке, где она весь день объясняла взрослым людям, почему “взять кредит на айфон под 28 процентов — не самая здравая идея”, сил не оставалось ни на кого. Даже на себя.
А уж тем более на визиты к Гале Николаевне.
Но именно туда она сейчас и шла. Прямо с работы, даже не заехав домой, потому что Пётр, её муж, написал грозное сообщение:
“Мама приготовила уху, обидится, если не придёшь. Сказала, у тебя опять нелады с желудком — вот и подлечит.”
«Сама ты уха,» — подумала Елена, нажимая на домофон.
Дверь открыла сама хозяйка — в ярком халате с зелёными лягушками и с непередаваемой смесью укропа и амбиций в голосе.
— Ну наконец-то! Мы уж подумали, ты опять со своей Зиной-змеёй вино пьёшь, — строго сказала Галина Николаевна, впуская невестку с видом следователя, застукавшего подозреваемого.
— С Зиной, к сожалению, не пью. Она на Мальте. С мужем. Третьим, — буркнула Елена, стаскивая сапоги.
— Вот видишь! Женщина, значит, умеет устраивать свою личную жизнь. А ты всё работаешь да работаешь…
— А я думала, это хорошо, — тихо сказала Елена, и в животе у неё заурчало: не от ухи, от досады.
В кухне уже сидел Пётр — лопал хлеб с маслом, как будто не ел сутки. Он улыбнулся, увидев жену.
— Ну чё ты такая? Мам, ну не начинай, а. Лен, садись, уха классная.
— Прекрасно. Уха, как из ресторана, — пробурчала Елена, присаживаясь. — Воняет только, как в рыбном отделе «Пятёрочки» перед списанием.
Галина Николаевна резко обернулась.
— А ты не слишком много себе позволяешь, Леночка?
— По-моему, я как раз слишком мало себе позволяю, — выдохнула та.
И вот оно началось.
— Мы тебя к себе приняли! Я сына вырастила, а ты теперь всё против меня! Ты что, забыла, как мы вам на первый взнос на ипотеку дали?
— А вы не забыли, как три года подряд вы у нас деньги «на лечение соседки» занимали?
— Это что, претензия? — Галина Николаевна всплеснула руками. — У тебя язык острый, как у той твоей Зины! Только у Зины мужа уже третий, а ты к тридцати пяти всё в банке сидишь, как мышь. На свои сбережения, как на иконы, молишься.
— Потому что их никто, кроме меня, не делает! — повысила голос Елена. — У тебя пенсия, у Пети зарплата двадцать четыре — и ты хочешь, чтобы я всё платила за всех? С меня хватит!
Пётр вяло попытался вмешаться:
— Лен, ну подожди, ты что, опять заводишься? Мы же просто хотели попросить…
— Опять! Вот именно — опять! — вскинулась она. — Каждый раз одно и то же! Сначала «просто уха», потом «просто тысяча на счёт», потом «просто ремонт в ванной», а теперь что?
— Мы с мамой подумали, — вдруг выдохнул Пётр, глядя в стол, — может, ты дашь немного из своих накоплений? Мы бы балкон застеклили…
— Скажи это ещё раз, — прошипела Елена. — Медленно. Ты — что — сделал?
— Ну ты же сама рассказывала про вклад… Там что-то около миллиона?
— Ты рассказал своей матери про мой вклад?! — Елена вскочила. — Ты вообще с ума сошёл?
— Я просто… Ну… Мы же семья. Я думал, она может подсказать, как лучше…
— Господи, Петь… — она вцепилась в спинку стула, чтобы не хлопнуть им. — Ты не просто тряпка. Ты — тряпка с функцией «передай маме всё, что жена скрывает».
— Да ты истеричка, — буркнул он, отворачиваясь. — Мама права, ты всё на себе тащишь, потому что тебе кайфово чувствовать себя главной…
— Ты только что похоронил свой брак, — спокойно, почти шёпотом произнесла Елена.
Галина Николаевна поднялась из-за стола, как королева на трон.
— Да иди ты! Найдёшь себе ещё кого-нибудь, Петь. Без этих психов и сбережений. Нормальную, простую, домашнюю.
— Обязательно найди. Только не забудь ей сразу рассказать, куда дели старый телевизор и почему твоя мама считает, что внуки — это обязанность женщины.
— Я не позволю тебе так разговаривать с моей матерью! — взвился Пётр.
— А я тебе не позволю знать пароль от моего счёта.
Тишина была такой, что даже уха перестала булькать.
Елена схватила сумку, вышла из кухни и на ходу натянула пальто. В глазах стояли слёзы — не от обиды. От стыда. За себя. Что снова повелась. Что пришла. Что пыталась понравиться.
Из коридора послышался голос Галины Николаевны:
— Только потом не приползай обратно. С мешком продуктов и уставшей рожей!
Елена рассмеялась. Горько. С усилием. И всё же — рассмеялась.
— Можете расслабиться. Я — не селёдка. Назад не плыву.
Хлопнула дверь. На лестничной площадке пахло сыростью и свободой.
Первую ночь Елена провела на съёмной студии у станции метро. Микроволновка в углу и кровать с матрасом, который пружинил, как батут в провинциальном цирке. Шторы — ну ладно, шторы уберём из повествования — окна были закрыты чем-то вроде кухонного полотенца. Но было тихо. И главное — не пахло упрёками.
Елена валялась в джинсах на кровати, ела лапшу из упаковки и думала, как сообщить родителям. Или не сообщать. Или притвориться, что уехала в командировку. Или… уехать в командировку. Навсегда.
Телефон не умолкал. Пётр звонил, писал: “Ты серьёзно? Мы же просто хотели решить вопрос”, “Ты всегда всё усложняешь”, “Ну неужели из-за балкона вот так всё?”
Не из-за балкона, Петь. А из-за того, что я в этом браке — как подушка в маршрутке. Все пользуются, никто не уважает.
На третий день она пошла к нотариусу.
— Так. Совместно нажитого у нас не так уж и много. Квартира — по ипотеке. Половина на него, половина на меня. Брали уже в браке, — спокойно сказала она женщине в очках с цепочкой, на которую можно было ловить рыбу.
— А взнос?
— Моя премия. Плюс мои накопления. У него тогда был ноль.
— Тогда, теоретически, можно попробовать отсудить больше половины. Но придётся судиться. А муж… согласен?
Елена усмехнулась:
— Он согласен, если мама скажет “да”. А мама скажет “нет”.
— Ну, это стандартно, — кивнула нотариус. — Готовьтесь, будет грязно.
— Я работаю в банке. Я видела грязь в папках по ипотеке. Я готова.
Но она была не готова к Гале Николаевне в боевом режиме.
В тот же вечер ей позвонил знакомый риелтор:
— Лена, тут странная активность по вашей квартире. Кто-то с доступом к документам уже выставил её на предварительную оценку. Похоже, хотят быстро продать. Ты в курсе?
— Погодите… что?
— Ну, ты же вроде с Петром? Или у вас…
— Уже “не с”. Спасибо, что сказал.
Через час она стояла в подъезде у бывшего дома. Сердце колотилось, как при ограблении. Сама себя и ограбила.
Дверь открыла она.
— О, ты! — сказала Галина Николаевна, улыбаясь как волк, только с маникюром. — Не ожидала, но и не удивлена. Вернулась, да?
— Где Пётр?
— На балконе. Проверяет, как отвалилось стекло. Кстати, может, ты и права — не надо было застеклять. Не твоего уровня, конечно. Занавесок бы ещё захотела.
— Где он? — повторила Елена, проходя мимо.
— Ты не в своём доме! — крикнула та ей в спину.
— Половина этого дома — моя, — спокойно ответила она, и эта фраза имела эффект ведра воды в лицо.
Пётр сидел на подоконнике с пивом. В семейных шортах и с лицом щенка, которого выгнали с дивана.
— О, привет…
— Привет? Это всё, что ты можешь сказать после того, как решил продать квартиру за моей спиной?
— Я не… Я просто спросил у агента. Мы же всё равно не живём вместе.
— И ты решил избавиться от моей половины? А долю мне скинешь на «Тинькoff Black»?
— Лен, не начинай. Мне мама сказала, что ты сама никогда не согласишься.
— А ты с каких пор исполняешь мамины приказы, как банковский платёж по расписанию?
— Ты несправедлива. Я просто пытаюсь… ну, как-то выйти из этой ситуации. Мы же не враги.
— Петь, враги — это те, кто тайно сливает твои накопления. Кто рассказывает маме, сколько у тебя на вкладе. Кто делает вид, что ты без него — ничто.
Он вздохнул, и на мгновение стал похож на человека. Не на маменькиного мальчика, а на мужчину. На того, за кого она когда-то вышла замуж.
— Я запутался, Лен. Ты всегда была сильнее. А я… я просто хотел, чтоб у нас было нормально. Без скандалов.
— “Нормально” — это когда взрослые люди договариваются. А не когда за них говорит женщина с рыбной ухой и манией контроля.
Он встал. Подошёл. Хотел, наверное, обнять.
— Ты серьёзно хочешь развода?
— А ты — серьёзно хотел продать квартиру без меня?
Они стояли в коридоре, молча. Минуту. Вторую.
Потом дверь снова открылась — и в проёме возникла она.
— Петенька, я же говорила, ничего не получится. Она ушла — вот пусть теперь и живёт, как хочет. А мы с тобой решим, как нам быть. У нас всё получится. Ты — мой мальчик.
Елена посмотрела на Петра.
— Вот и решай, Петь. Кто тебе ближе: жена — или мама, которая всё время держит тебя за шиворот?
Он не ответил. Просто отвернулся. Сел обратно на подоконник и взял бутылку.
Елена шагнула к двери. Подошла к Гале вплотную.
— Надеюсь, когда-нибудь вы поймёте, что выиграли балкон — но потеряли уважение.
— Твоё — не велика потеря, — усмехнулась та.
— Моё — нет. А вот сына — ещё как.
Развод не бывает лёгким, даже когда ты его хочешь. Даже когда инициатор — ты. Особенно — когда приходится делить не только имущество, но и память.
Судья была сухая, как черствый хлеб. Сидела в тёмно-синем халате, закалывала волосы невидимкой и смотрела на них обоих, как будто они мешают ей досмотреть сериал. Впрочем, может, так и было.
— Стороны, вы к мировому соглашению пришли?
Елена покачала головой. Пётр — пожал плечами, как школьник, которого застали без домашки.
— Не пришли, — ровно сказала Елена. — У меня заявление о разделе имущества и оспаривание долей. Вот документы по вкладу, премия, перевод на ипотечный взнос.
Судья мельком глянула, ткнула пальцем.
— Угу. Угу. Угу. Давайте сразу: кто из вас планирует проживать в квартире?
— Я, — сказали они хором.
Судья вскинула брови.
— Вот это уже интереснее.
Три заседания, два адвоката и пять бессмысленных перепалок спустя Елена вышла из здания суда с копией решения. Половина квартиры — её. И ещё двадцать процентов — за счёт первоначального взноса. Итого — семьдесят. Почти победа.
Если бы не один нюанс.
— Ну, — позвонил Пётр через пару дней, — поздравляю, ты почти собственница. Только у нас тут вопрос. Мама сказала, что ты не получишь ничего, пока не вернёшь ей шкаф.
— Какой шкаф?
— Тот, в спальне. Она говорит, это её приданое.
— Приданое?! Петь, она его купила в “ИКЕА” за тринадцать тысяч!
— Ну, формально — её деньги. Я бы просто вернул, и всё. Не хочу скандала.
— А ты не хочешь жить отдельно? Или ты до пенсии будешь мебель по команде мамы выносить?
— Лен, ну зачем ты так? Всё же решилось.
— Нет, Петь. Ничего не решилось. Шкаф можешь забрать. С ключами от квартиры. Складывай туда всё своё “формально” и “мама сказала” — и живи с этим.
Она сбросила звонок, выключила телефон и впервые за много недель… уснула спокойно. Впервые — без обиды, без тревоги, без просыпания в три ночи от мыслей “А вдруг я зря всё это начала”. Не зря.
Через две недели она переехала. Маленькая, но солнечная квартира — в новом доме, без “бонусной мамы” в соседней комнате. Первая покупка — тумбочка. Без одобрения третьих лиц. Без истории “а что скажут”.
И вот, в воскресенье, к ней пришла подруга — Светка.
— Ну, ты, Ленка, конечно, красавица. Всё бросила, и квартиру отжала, и шкаф отвоевала.
— Шкаф я как раз отдала, — рассмеялась Елена. — А вот свою жизнь — вернула.
Они пили чай, ели пиццу (да, без выпечки!) и ржали над старыми фото, где Пётр держал удочку вверх ногами.
— Слушай, — сказала Светка, — а не хочешь с нами в Сочи махнуть? У нас путёвки горят. Ты же теперь свободна, как ветер над ипотекой.
Елена взяла бокал, подняла его и, глядя в окно, сказала:
— Знаешь, я правда свободна. И, кажется, я впервые не боюсь будущего. Потому что в нём нет человека, который решает всё за меня.
Она выпила, закрыла ноутбук с файлами по разводу и пошла в ванну.
Теплая вода текла по спине. Она медленно выдохнула. И впервые — за всё время — улыбнулась не от сарказма, а от тишины.
