— А вот здесь бы шкаф от нашей стенки встал, — мечтательно протянула Маргарита Аркадьевна, обводя взглядом гостиную. — Надо только кресло убрать, оно всё равно неудобное. Или куда ты его денешь, Женечка?
Евгения моргнула. Она не сразу поняла, что эта женщина — не декоратор из телепередачи, а её свекровь. И что «здесь» — это её, Женина, квартира. Квартира, купленная на её деньги. За двадцать восемь лет накоплений, фриланса, бесконечных проектов, экономии на кофе и на себе.
— Наверное, себе на голову надену, — медленно ответила она и встала с дивана. — Я не поняла. Вы что, переезжаете?
— Ну мы же только обсуждаем, — с улыбкой, в которой было больше победы, чем тепла, ответила Маргарита Аркадьевна. — Мы с отцом Дениса просто… ну, посмотрели. А что? Просторная квартира, дизайнерский ремонт. На съёмной нам неудобно, а у Павла после этой его дурацкой аварии долги — не расплатиться. Да и ты понимаешь… семья есть семья.
Слово семья свекровь произнесла так, будто Евгения в эту категорию по умолчанию не входила.
— Ты ведь умница, Женечка, у тебя есть свой доход, ты не пропадёшь. А мы старенькие… Где нам по съёмным углам мотаться?
— Вам же по шестьдесят пять, — отчеканила Евгения. — Это даже не пенсионеры, это… активное долголетие. Вон, кроссворды решаете, на дачу ездите. При чём тут моя квартира?
Маргарита Аркадьевна закусила губу, обиженно поджала рот и вытащила своё коронное оружие.
— Я, между прочим, родила тебе такого мужа. И, если уж на то пошло, именно он тебя поддерживал, когда ты по больницам моталась со своей этой анемией. А теперь, когда его брат в беде — ты поворачиваешься спиной?
— Когда его брат врезался в столб на отцовской машине с чужой женой на пассажирском сиденье, — Евгения с трудом сдержала голос, — мне почему-то никто не звонил спросить, а не перебраться ли нам к вам, Женечка, пока Павел зализывает свои моральные и кредитные раны.
— Женя, — подал голос Денис. До этого он сидел на кухне, делая вид, что занят работой. — Мы же просто обсуждаем. Родители не претендуют.
Евгения подошла к двери и тихо сказала:
— Пока вы обсуждаете — я живу. В своей квартире. Которую вы, видимо, хотите превратить в общежитие имени великомученика Павла. Не выйдет.
Только бы не закричать, — подумала она, выдохнула и ушла в спальню.
Они с Денисом не разговаривали три дня. То есть, как не разговаривали — он подходил, говорил что-то вроде: Тебе что-то передать из магазина? или Не забыла, что в субботу у мамы день рождения? Она молча кивала или делала вид, что не слышит. Но в квартире повисла вязкая, липкая тишина. Не та, спокойная, а та, где в каждой стене прячется обида.
В субботу всё произошло.
— Жень, — Денис смотрел в окно, как будто хотел выпрыгнуть. — Я понимаю, что тебе тяжело. Но у родителей нет другого выхода. Кредит повесили на отца. Квартиру уже выставили. Они через месяц останутся на улице. А ты…
— Я что?
— Ну ты же знаешь, ты сильная. Ты найдёшь, куда деться. Мы можем и в съёмную на пару месяцев. А потом что-то придумаем.
Она хотела сначала ударить его сковородкой. Потом — обнять. Но в итоге просто спросила:
— То есть я должна уйти из своего дома. Потому что твои родители в очередной раз не справились со своими детьми?
— Это не так. Мы просто… у тебя больше возможностей.
— У меня больше мозгов. Я их не размазывала по бабам в чужих машинах, как твой брат. И не позволяла жене устраивать заселение без согласования с собственником, — зло усмехнулась Евгения. — Знаешь, Денис, хочешь я тебе подскажу, как будет лучше?
— Как?
— Собери вещи. И вали вместе с ними.
Он замер. Впервые. За всё время их совместной жизни — замер, не зная, что сказать. И она увидела в его лице не мужа. Не защитника. Не родного человека. Она увидела, чью-то тень.
— Я не уйду, — выдохнул он. — Это тоже мой дом.
— Купленный на мои деньги.
— Но мы же семья, Женя. Разве семья — это не про жертвы?
— Жертвы — это когда тебя просят. А не ставят перед фактом. Знаешь, в чём разница между жертвой и дурой? У первой есть выбор.
Она не кричала. Не плакала. Просто достала чемодан — его чемодан — и поставила в коридор.
— Ты можешь идти куда хочешь. Снять однушку, поселиться у мамы. Хоть у брата на голове спать. А это — мой дом. И он остаётся моим. И ты, и твоя великая мать с её комодом можете забыть сюда дорогу.
Он вышел. Без вещей. С глазами как у побитой собаки. И на прощание сказал:
— Ты ещё пожалеешь. Никто не живёт один вечно.
А она смотрела ему вслед и думала: Я не одна. Я с собой. А вот ты — сам не знаешь, с кем ты.
Вечером в дверь позвонили. Женя открыла — на пороге стояла Светка.
— Ты чего такая? — подруга протиснулась внутрь, обняла её одной рукой. — Ты же мне только на прошлой неделе сказала: Света, ну он не такой уж и плохой. А теперь?
Евгения взяла бокал, налив себе вина.
— А теперь он такой, как его мама. С комодом и планами на мою спальню.
Светка прыснула.
— Ну ты же знала, что у него мать — фурия. Ты зачем с ним связалась?
— Он мне казался… вменяемым.
— Казался — ключевое слово. Женя, может, на юг махнём? Всё равно теперь у тебя отпуск… принудительный.
— Знаешь, я не поеду никуда. Я буду сидеть тут. В своей квартире. С бокалом. И когда приедет её комод — я его выкину с балкона. Лично. С третьего этажа.
Света рассмеялась, потом вдруг помолчала.
— А если он вернётся?
Женя посмотрела на вино в бокале. Медленно прокрутила в голове всю эту неделю.
— Тогда… я куплю дрель. И врежу замок с кодом. Который знаю только я.
В субботу, ровно в десять утра, когда Женя только поставила чайник и мысленно настраивалась на день без мужчин, родственников и их мебельных фантазий, в дверь позвонили.
Курьер с «Ситилинка», наверное, — подумала она, вспомнив про блендер.
Открыла. И застыла.
На пороге стояла Маргарита Аркадьевна. С чемоданом. За её спиной маячил Павел — брат Дениса. Худой, в спортивках, с лицом, которое одновременно выражало страдание и надежду на халяву. А рядом с ним — их отец, тот самый Павел Павлович, невысокий, лысеющий, с видом пенсионера, которого жизнь достала ещё в 1987-м.
— Доброе утро, — сказала свекровь, будто они договорились на чай. — Мы не на долго. Всего на пару месяцев. Пока квартира продаётся.
Евгения ничего не ответила. Потому что слов не было. Совсем.
— Женечка, — вмешался Павел Павлович, — ты нас извини, ситуация… ну не в нашей власти. Мы с тёткой твоей свекрови договорились, она потом нас пустит, но сейчас там ремонт. А Денис говорил, ты не против, чтобы мы пожили тут.
— Денис? — Женя наконец обрела дар речи. — Говорил? Это он говорил до или после того, как я выставила его за дверь?
— Вы поссорились? — скорбно спросила Маргарита Аркадьевна, уже перешагивая порог. — Ну как же так. Мы только мирно хотим решить. Женя, ты не обижайся. Мы свои люди.
Свои люди в чужой квартире, — пронеслось в голове.
Павел тем временем начал затаскивать чемодан. От него пахло сигаретами и прошлогодней вонью с автосервиса.
— Павлик, не тащи через порог, — взвизгнула Маргарита Аркадьевна. — Это плохая примета.
— Примета — это когда вас в квартиру впускают, а не когда вы устраиваете оккупацию, — тихо сказала Женя, но никто не слушал.
Они вошли. Расположились. Павел плюхнулся на диван, поставил ноги на кофейный столик. Павел Павлович осторожно осмотрел балкон и спросил:
— Здесь можно курить?
— Здесь можно молчать, — отрезала Женя. — И быстро уходить.
Свекровь уже устроилась на кухне. Достала из сумки банку домашних солёных огурцов, пакет гречки и формочки для выпечки.
— Вот, я привезла кое-что из дома, чтобы тебе не хлопотать. Будем жить вместе — надо же по-человечески. Я люблю порядок. И у меня, между прочим, рука лёгкая. Всё растёт!
— Это вы про картошку в ванной? — не сдержалась Женя. — Или про кактус в кастрюле? Я помню.
— Женя, давай без сарказма. Сейчас всем тяжело. Но вы с Денисом должны держаться вместе. Я мать. Мне не всё равно.
— Вам было не всё равно, когда вы нам по воскресеньям навязывали борщ, хотя я просила не приходить. Вам было не всё равно, когда вы предлагали мне сменить работу, потому что «у учителей стабильность». И вам точно не всё равно, когда вы приехали в мой дом, без предупреждения, с чемоданами. Это называется вторжение, Маргарита Аркадьевна. В войну с вами играете?
Тут вмешался Павел:
— Женя, ну ты ж знаешь… Нам пока некуда. Брат говорил, ты человек с пониманием.
— Брат ошибался. И ты тоже.
Женя достала телефон и набрала Дениса. Он ответил на третий гудок.
— Привет. Я сейчас не могу, совещание…
— Ясно. Совещание. У меня тут твоя семья. С чемоданами. И твой брат, и твоя мама, и твой отец. Ты им сказал, что я не против?
Пауза. Долгая. Молчание тянулось, как жвачка на подошве.
— Я думал, вы договоритесь. Ты же не жестокая. У тебя большое сердце…
— Угу. А теперь там большая дыра. Всё. Ты свободен. И от меня, и от этой квартиры. Удачи на новом месте. Только не забудь — у твоей мамы лёгкая рука. Особенно на хозяйские полки.
И сбросила.
К вечеру Маргарита Аркадьевна освоилась.
— Женя, мы тут подумали. Можно мы в спальне поживём? А ты пока в зале?
— Нет.
— Ну ты одна, а нас трое.
— Именно. Трое на одного — это как раз то, чего я ждала всю жизнь. Но — нет.
— Ты слишком эгоистична, — сказала она. — Женщине важно быть мягкой.
— А мужчине — снимать жильё, если он взрослый. Или жениться на женщине с квартирой, как мой муж.
— Ты зажралась, — огрызнулась свекровь. — В твоём возрасте люди одни не живут.
— А вы в своём возрасте живёте за чужой счёт. Забавно, правда?
В понедельник утром Женя поехала на работу с единственной мыслью: выкурить их всех, пока не поздно.
И тут случилось чудо.
На ресепшене её остановила охранница Нина Ивановна.
— Жень, а к тебе молодой человек приходил. Сказал — из жилищной комиссии. Хотел номер телефона. Я не дала.
— Из какой комиссии?
— Да черт его знает. Но симпатичный такой. И с рюкзачком. А в рюкзаке — комодик! Пластмассовый! Представляешь?
Евгения не сразу поняла. Потом дошло.
Комод.
Пластмассовый.
Маргарита Аркадьевна.
Это был знак.
В тот же вечер она подошла к соседке снизу — Ольге Петровне, вечно недовольной пенсионерке.
— Ольга Петровна, у меня к вам просьба. Если услышите крики, шум, запах борща — вызывайте участкового. У меня вторжение.
— Вторжение?
— Родственники бывшего мужа. Они хотят здесь поселиться.
— Сволочи, — кивнула та. — Я помогу.
На следующее утро Женя вызвала участкового.
И приехала с ним. К себе домой.
— Здравствуйте, — сказал лейтенант с видом уставшего дворника. — Есть заявление, что вы незаконно проживаете в квартире.
— Как это — незаконно? — взвизгнула свекровь.
— Вы собственник? — спросил он, глядя в бумаги.
— Нет… Но… Это моя невестка!
— Уже бывшая, — сказала Женя. — Документы — вот.
Маргарита Аркадьевна побелела.
Павел спрятался в ванной.
Павел Павлович икнул.
Лейтенант кивнул.
— У вас час на сборы. Или оформляем как самозахват жилплощади.
Через полтора часа они ушли. Молча. Без прощаний.
На прощание Маргарита Аркадьевна кинула:
— Ты ещё поймёшь, как тебе одиноко.
Женя закрыла дверь. Села на пол. И рассмеялась.
Одиноко — это жить с теми, кто не слышит тебя. А сейчас здесь — тишина. И чайник кипит только когда я хочу.
Она встала. Зашла в комнату.
И только тогда заметила: в углу стоял комод. Маленький. Пластмассовый. Детский.
С запиской:
Чтобы ты помнила: мы ещё вернёмся. С любовью, М.А.
Прошла неделя.
Квартира стояла чистая, как хирургический кабинет после дезинфекции. Женя научилась закрывать двери с внутренним удовлетворением. Вечером пила чай в тишине, без Павла на диване и без запаха варёных потрохов в кастрюле.
Иногда она ловила себя на том, что прислушивается к лестничной площадке. Особенно по субботам. Соседи шептались, что свекровь поселилась у какой-то двоюродной сестры в Бирюлёво. Там был балкон без стеклопакетов и кошка с бешеным взглядом.
Комод она не выбросила. Поставила в кладовке. Потому что… ну, пусть будет. Символ.
В субботу, ровно в семь вечера, когда Женя мыла бокалы (просто так, для порядка), раздался звонок в дверь.
Только не они. Только не они снова с судом, поварёшками и новым «временным» родственником, — подумала она и пошла открывать.
На пороге стоял Денис. В новых джинсах, с букетом хризантем — будто на похороны. За его спиной — его мать. В пальто с меховым воротником. Лицо натянутое, как у человека, которого силком притащили на приём к психиатру.
А рядом с ней — она.
Блондинка. С округлым животом и ресницами, как у куклы. В руках — кастрюля. По запаху — борщ.
Женя выдохнула.
— Новое шоу? Или ты решил «познакомить»?
— Жень, — начал Денис, — это Оля. Мы с ней… это… ну, вместе. И она ждёт…
— Что — так быстро? — она усмехнулась. — Не прошло и месяца с твоего торжественного изгнания.
— Мы познакомились давно, — вмешалась Оля, — ещё до. Просто не было подходящего времени всё рассказать.
— О, ну раз подходящее время пришло, то рассказывайте. Всё. До последней спички.
Маргарита Аркадьевна стояла молча. Лицо кирпич. Только губы дёргались.
Денис потёр затылок:
— Мы с Олей вместе с прошлого ноября. Но я не хотел рушить брак… Я думал, у нас с тобой ещё может быть… Но потом ты… Ну, когда ты выгнала меня, стало ясно, что… всё.
— Я тебя не выгнала. Я себя спасла. А теперь что вы хотите?
— Мы хотим… — начал он, — продать квартиру.
Тишина.
Потом Женя рассмеялась. Так, как смеются в лицо жуликам на вокзале.
— Квартиру? Вот эту? Мою? Продать?
— Но ведь она была на нас двоих оформлена… — протянул он. — Мы же в браке купили.
— А потом развелись. И я выкупила твою долю. Перевод с карты — помнишь? И расписка есть. Можешь спросить у нотариуса. Или у своей новой подруги. Вдруг у неё юридическое образование?
Оля прикусила губу.
— Мы думали, ты… по-человечески… поделишься.
— Конечно, — сказала Женя. — Вот ложка. Вот миска. Поделюсь борщом.
Она аккуратно взяла кастрюлю из рук Оли, прошла в коридор и поставила на коврик снаружи. Захлопнула дверь. Закрыла на оба замка.
Из-за двери раздался голос свекрови:
— Женя, ты пожалеешь! Когда старость придёт — ты будешь одна!
— Лучше одна, чем с вами. И с вашим борщом.
Через неделю пришла повестка в суд.
Оспаривание сделки о выкупе доли. Истец: Денис Петров.
Женя села на кухне. Подумала. Открыла кладовку.
Пластмассовый комод стоял, как памятник бессмысленности. Она вынула записку:
Мы ещё вернёмся. С любовью, М.А.
— О, вернулись, — сказала Женя. — Но недолго вам тут тусить.
Она достала папку. Копии переводов. Расписка. Скриншоты переписок. Фото Дениса с Олей от прошлого года. Всё было.
А потом позвонила.
— Алло, Лариса Валерьевна? Это Евгения Котова. Помните, вы говорили, что поможете, если вдруг я решу продать? Да. Настал момент. Но продать — не вам. А вам помочь купить. Через вас. И желательно — завтра. Официально. В ипотеку. Пусть банк поставит точку.
Суд длился двадцать минут.
Женя спокойно положила все документы на стол. И сказала:
— Я уже продала квартиру. Вчера. Вот документы. Покупатель — банк.
Судья взглянул на бумаги, потом на Дениса.
— Господин Петров, иск отклонён. Оснований для оспаривания сделки нет. Вам бы радоваться, что с такой женщиной вообще кто-то жил.
Женя не улыбалась. Просто встала.
На выходе Денис догнал её.
— Ты же понимаешь, ты нас всех оставила без жилья?
— Нет, Денис. Вы сами себя оставили. Я просто закрыла дверь. Снаружи.
Маргарита Аркадьевна стояла в коридоре суда. Молчала. Увидела Женю — и отвернулась. Но тихо сказала:
— Ты победила. Только не радуйся. Мы ведь были твоей семьёй.
Женя остановилась.
— Были. Но семья — это не те, кто делит кастрюлю. А те, кто делит ответственность.
И ушла.
Через три месяца она жила в новой квартире. Маленькой, но своей. На стене висела полка с надписью «Не входи без приглашения». В углу — комод.
Тот самый.
Она оставила его. Напоминанием.
Некоторые вещи нельзя забывать. Но их можно поставить в угол. И закрыть дверь.
