— Хватит считать мой кошелёк своим! Я вам не кредитный отдел, Ольга Петровна. Свои долги разгребайте сами — я вам не дочь и не спонсор!
— Я не понимаю, Лёш. Ты хочешь на море или хочешь снова оплачивать её долги? — Мария, закутавшись в серое махровое полотенце, стояла у ванной, с мокрыми волосами, капающими на плитку, и смотрела на мужа так, будто он был чужим. Или дураком. А, может, и тем, и другим сразу.
— Ну ты же знаешь, у неё опять всё плохо, — Алексей избегал её взгляда, пряча лицо за паром от чашки чая. — Сказала, банк звонит каждый день, угрожают.
— Это её стандартная песня. Четыре года одно и то же! Мы продали дачу, сожгли вклад, ты взял кредит, мы его почти выплатили. А теперь она снова… Она не устала? — Мария фыркнула и пошла в спальню, бросив с плеча полотенце прямо на ковер. — А мы? Мы не устали, нет?
Алексей сидел за кухонным столом, уставившись в пластиковую подставку под горячее, которую они купили ещё в «Ашане» года три назад. Красный перец, базилик, немного облупившийся рисунок.
— Она же мать, Маш.
— А я кто тебе? Подруга с авито? — резко обернулась Мария из спальни. — Мы с тобой три года назад квартиру купили в ипотеку. Ещё двадцать лет платить. У тебя зарплата — пятьдесят, из них тридцать уходит на ипотеку, десять — на коммуналку, остальное — на жизнь. Откуда ты ей собрался снова давать деньги?
Он молчал. Потому что знал: она права. Но это было не так просто.
Ольга Петровна, его мать, после смерти отца буквально поплыла. Сначала вроде бы держалась: вязала, смотрела кулинарные передачи, даже вступила в какой-то женский клуб. А потом — карточки, ставки, автоматы. Всё по-тихому, поначалу. Потом — звонки, слёзы, долги. Алексей пытался влезть, погасить, спасти, пока Мария не сказала: «Хватит». И как отрезала.
— В этот раз она что заложила? Телевизор или собаку соседскую? — ехидно спросила Мария, выскочив из спальни уже в спортивных штанах.
— Маш, ну хватит, — вздохнул он. — Она стареет. Ты знаешь, как она тяжело переносит одиночество.
— А я тяжело переношу враньё. Особенно по кругу. И я не буду оплачивать её зависимость. Пусть сдаёт квартиру и переселяется в ту, что у нас в ипотеке. И тогда будет хоть чем-то полезна.
Алексей вскинул голову:
— Ты с ума сошла? Ты хочешь мою мать — к нам?
— Нет. Я хочу твою мать — в психотерапевта. Но ты же не пойдёшь с ней, правда? Тогда пусть идёт в гости к здравому смыслу.
Он не стал спорить. Потому что знал: спорить с Машей, когда у неё на лице вот эта складка между бровей, — всё равно что спорить с электричкой.
Через два дня он всё же поехал к матери. Короткий звонок в домофон, скрип старой двери, и вот она — в халате, некрашеная, с сальными корнями и горькой улыбкой.
— Сынок, заходи. Я тут кофе сделала. С туркой. Как ты любишь.
Он зашел. В квартире пахло жареным луком, мамиными духами, которыми она пользовалась лет десять назад, и чем-то кислым. На подоконнике валялись неубранные горшки, один — с мёртвой геранью.
— Как ты? — осторожно спросил он, снимая куртку.
— Сижу. Телевизор не работает. Интернет отрубили. Телефон звонит — я не беру. Всё нормально, Лёшенька. Всё хорошо.
— Мам, сколько ты должна?
— Совсем немного, — быстро ответила она, и глаза её засуетились. — Четыреста. Пятьсот. Ну, максимум семьсот тысяч. Я разберусь.
Он сел на табурет у стола и посмотрел на неё в упор:
— А где «Ниссан»?
Она замерла. Потом пожала плечами:
— Продала.
— Это же была папина машина.
— А теперь папы нет. А я есть. Ты же не хочешь, чтобы я в подъезде жила? — прошептала она с вызовом.
Он опустил голову. И в этот момент вдруг понял: она не собирается останавливаться. Никогда. Ей удобно быть жертвой. Это даёт ей власть.
— Я больше не могу, мам. Прости. Но всё. Мы с Машей хотим в отпуск. Впервые за шесть лет. Без кредитов. Без твоих долгов. Без всего этого. У нас жизнь.
Она вскинулась, глаза налились гневом:
— А я тебе что?! Мёртвая что ли?! Ты бросишь меня? Мать свою? Да я тебя рожала! Я ночами не спала! А ты…
Он поднялся. Медленно.
— Я всё помню, мам. И я благодарен. Но я тебе не банкомат. Я тебе — сын. Я не должен расплачиваться за твою слабость.
— Ты её слушаешь! Эту Марию свою! Ведьма! Она меня на дух не переносит!
Он кивнул:
— Она просто не хочет жить на помойке. Я тоже не хочу. Прости.
И вышел.
— Ну что? — спросила Мария, не поднимая глаз от ноутбука.
— Всё, — просто ответил он, наливая себе чай.
— Всё — это что? — она приподняла бровь.
— Я ей сказал. Мы не помогаем больше. Она в ярости.
Мария закрыла ноутбук, посмотрела на него внимательно. Долго. Потом сказала:
— Знаешь, я тебя сегодня зауважала немного больше. Аж непривычно. Даже сердце ёкнуло. Может, ты ещё и трусы сам стираешь, а не в стиралку бросаешь?
Он улыбнулся. Слабо. Но по-настоящему.
— Что-то вроде того.
В эту ночь он спал впервые спокойно за долгое время. Но наутро…
Они вернулись с работы почти одновременно. Мария шла с пакетом, Алексей — с рюкзаком. И оба замерли у двери.
Дверь была приоткрыта. И на коврике в прихожей стояли её — мамины — старые вельветовые тапки.
— Алексей… — Мария сказала это тихо. Без эмоций. Но в голосе была гроза.
Он открыл дверь.
На кухне сидела Ольга Петровна. С тарелкой борща. С их супа, между прочим. И в их доме. Улыбалась. Как ни в чём не бывало.
— Привет, дети. Я тут подумала — вы правы. Мне действительно нужна помощь. Я решила переехать к вам. Только на время. Пока всё не наладится.
Мария поставила пакет на пол. Очень медленно. И также медленно сказала:
— Значит так, Ольга Петровна. Мы с вами сейчас поговорим. Очень серьёзно. Только сначала я схожу в ванну, чтобы не убить вас при всех. А то следы крови тяжело отмываются.
Ольга Петровна сидела на кухне с видом человека, который приехал спасать семью. Спасать — с видом, но не с намерением. Мария стояла у раковины, молча мыв руки. Мыв — слишком долго, слишком тщательно. Будто собиралась вскрывать кого-то, а не готовить ужин.
— Я положу в духовку картошку с курицей, — наконец сказала она. — Не потому, что вас уважаю, Ольга Петровна, а потому что Лёша голодный.
— А я, значит, нет? — в голосе свекрови появилась обида, как пятна на скатерти после борща.
— А вы — в гостях. И то, не по приглашению, — спокойно, почти ласково ответила Мария, но каждый слог бил, как ложкой по чашке.
Алексей сидел между ними, как в ластах на льду. Хотелось уйти, исчезнуть, притвориться, что это не его семья. Что он — одинокий философ на даче. Но нет — его дом стал ареной. Снова.
— Мам, мы же с тобой говорили… — начал он, и уже на втором слове пожалел.
— Ты говорил! — Ольга Петровна всплеснула руками. — А я молчала! Я молчала, потому что уважаю. Но вы — мой дом закрыли, Алексей! Сын родной! А эта… эта твоя командирша ещё и наорал на меня!
— Я не орала, — холодно сказала Мария. — Я просто не считаю нормальным, что вы, не предупредив, приехали, влезли в наш замок ключом, которым вас никто не просил пользоваться, и сели на кухне, как баба-яга в чужой избе.
— У меня есть ключ! Я мать! — закричала Ольга Петровна, в голосе которой была не боль — истерика.
— У вора тоже есть отмычка. Это не делает его хозяином квартиры, — ответила Мария.
Алексей поднялся.
— Стоп! Хватит! Мам, ты не можешь жить у нас. У нас нет ни места, ни возможности. Это однушка. Мы спим на раскладном диване, и даже ванна трещит от двух человек. Я тебя люблю, но…
— Но не настолько, — хмыкнула она. — А вот отцу твоему было всё равно, где я и как. Он бы меня не выгнал!
Мария усмехнулась:
— Он бы и не дал вам сливать семейные деньги в автоматы. И не смотрел бы на это сквозь пальцы.
— А ты не лезь! Ты мне не дочь! — крикнула свекровь, вставая.
— И слава богу. Я бы с ума сошла, если бы мне вы попались в мамы, — ответила Мария и подошла ближе. — Я сейчас скажу, и запомните — я не угрожаю, я предупреждаю: или вы уходите сегодня до девяти вечера, или я вызываю полицию. Незаконное проникновение в жильё, вторжение в частную собственность — это уголовная статья.
Ольга Петровна выпрямилась. Лицо её побелело.
— Ты смеешь? Ты… ты посмела… при сыне?! — её голос надломился.
— А вы при моём муже посмели зайти в дом без разрешения. Ничего личного. Просто закон, — спокойно сказала Мария.
Алексей открыл рот, чтобы вмешаться, но тут мать ударила.
Да, прямо ударила. Открытой ладонью, по щеке. Не Марии — ему. Так, как будто всё, что она накопила, должно было выйти именно в этом движении.
— Предатель! — выдохнула она. — Из-за этой бабы! Ты ради неё мать предаёшь?!
Он стоял, потрясённый. Не от боли — от шока. А Мария… Она даже не дёрнулась.
— Ольга Петровна, вы только что ударили взрослого сына. Мужчину. Ради денег. Вы себя слышите вообще?
— Вызывай полицию, — хрипло сказал Алексей. — Всё. Я больше не могу. Я тебя люблю, мам, но ты — больной человек. И ты меня бьёшь, чтобы я дал тебе деньги.
Она села на табурет, как кукла, которой отрезали нитки. Сутуло. Тихо. Мелко.
— Мне просто было страшно. Я не знала, куда идти. Всё из рук валится. Ставки… кредиты… Я одна. И вы все — против. А мне страшно…
Мария посмотрела на Алексея. Его лицо было серым.
— Давай так, — спокойно сказала она. — Мы дадим тебе три дня. За эти три дня ты собираешь вещи, оформляешь бумаги, ищешь психотерапевта. Мы даже поможем. Но жить с нами — ты не будешь. Потому что это не помощь. Это — продолжение твоей болезни.
Ольга Петровна кивнула. Медленно.
— Хорошо… Только три дня.
Они легли поздно. Мария молчала, Лёша смотрел в потолок.
— Извини, — сказал он. — Что не понял раньше. Что ты была права.
— Я тебя люблю, Лёш. Но ещё пару таких сцен — и я начну любить тебя через адвоката, — сухо ответила Мария и повернулась к стене. — Завтра я позвоню терапевту. Она должна начать лечиться. Или я начну лечиться от неё.
Он усмехнулся. Горько.
— Ты сильнее, чем я.
— Я просто не сын. Мне не вставляли в голову с детства, что родители всегда правы. Это — советская прошивка. Надо обновлять систему, Лёш.
Он хотел что-то сказать, но замолчал. Потому что чувствовал: впереди — финал. Один из них уйдёт. Осталось только понять — кто.
Ольга Петровна проснулась в 6 утра. Посмотрела на потолок. Тихо подошла к двери и прислушалась. Спят. Ушла на кухню. Села. Потом подошла к ящику, где раньше Мария держала документы.
Она не знала, зачем. Но нашла. Свидетельство о праве собственности на квартиру. И вдруг — как током. Это ведь Лёшина квартира. Покупалась на него. Она — мать. По закону имеет право…
Она даже не поняла, когда взяла телефон.
— Здравствуйте. Это нотариус? У меня к вам вопрос. Если сын купил квартиру в браке, но оформлена на него — может ли мать претендовать?
Весь следующий день Мария ходила, как пружина. Ольга Петровна — тихо, почти неуловимо, — как будто старалась стать мебелью. Алексей был между ними, как в кипятке — и пытался не обжечься, но всё равно кипел изнутри.
Они ужинали втроём. Курочка, гречка, салат. Ольга Петровна даже предложила помыть посуду, Мария не отказалась. И на пару минут в квартире воцарился покой — как в доме перед бурей.
— Завтра она уходит, — напомнила Мария, когда они остались наедине.
— Я помню, — кивнул Алексей. — Она что-то искала сегодня утром. В твоём ящике. Наверное, документы.
Мария выпрямилась.
— Какие документы?
— Кажется, свидетельство о собственности. Я видел в мусорке его копию. С надписью от руки: «на него». Почерк её.
— Лёш, ты что-то знаешь. Говори, — голос у Марии стал ледяным.
— Я… утром услышал, как она звонила. Нотариусу. Спрашивала, можно ли претендовать на квартиру сына, если он в браке, но недвижимость оформлена только на него.
Мария закрыла глаза. Медленно встала. И тихо, как хирург перед операцией, пошла на кухню.
Ольга Петровна сидела, ковыряя салфетку.
— Мы тут посоветовались, — сказала Мария, — и решили ускорить процесс. Вы сегодня не ночуете у нас.
— Простите? — голос свекрови был вязким, как кисель.
— Вы планируете отсудить у нас квартиру. Я правильно поняла?
Молчание.
— Алексей… ты рассказал ей?
— Я — не дурак, мам. И не предатель. Просто больше не ребёнок.
— Вы же сами выгнали меня! — вскинулась она. — У меня ничего нет! Я одна!
— Вам не нужен сын, — спокойно сказала Мария. — Вам нужен ресурс. И сейчас вы пытаетесь превратить наш дом — в ваш. Через суд. Через манипуляции. Через жалость. А мы, знаете ли, любим жить без этого.
— Я не это имела в виду! Я… я просто боялась… — заплакала она. — У меня нет никого… Больше никого!
Мария подошла ближе:
— А вы не думали, что сейчас — именно тот момент, когда вы остались одна? Не потому что мир жесток. А потому что вы всех разогнали. Своими руками. Своими словами. Своей алчностью. Вы сожгли все мосты. Сначала — мужа, потом — сына. А теперь — и меня. Поздравляю. Вы — чемпионка.
Ольга Петровна разрыдалась.
— Маш, — тихо сказал Алексей. — Может, всё-таки…
— Нет, — сказала Мария. — Я знаю, как это работает. Она будет сидеть, плакать, просить, обвинять. Потом — скандал. Потом — попытка повеситься на шнурке от утюга. Потом — «а вы меня не любите». Я это всё уже проходила. У моей подруги мать была такая же. Итог — три инфаркта у подруги и квартира, проданная за долги. Мне не надо. Тебе — решать. Но я — ухожу. Прямо сейчас. Если она остаётся — я нет.
Ольга Петровна подняла голову:
— Вот ты и показала свою сущность. Стерва! Ведьма! Разлучница! Ты уводишь моего сына! Ты рушишь семью!
— А вы никогда не строили её, Ольга Петровна. Вы строили свой алтарь. Чтобы сын туда цветы приносил и деньги. Но у нас тут не храм. У нас квартира. И в ней живут взрослые люди.
Алексей поднялся. Молча подошёл к шкафу, достал из папки документы.
— Мам… я тебе не суд. Я — сын. Но я сейчас говорю это последний раз: если ты подашь иск, если ты сделаешь хоть шаг в сторону юристов — я тебя больше не знаю. Ни ты, ни я. Всё. И это не угроза. Это — решение.
Она молчала. Тряслись руки. Потом — вдруг — всё сдулось. Как шарик. В глазах — пустота.
— Я… просто не хотела быть одна.
— А быть чудовищем — это альтернатива? — спросила Мария.
— Я уйду, — сказала Ольга Петровна. — Не беспокойтесь. Я не нужна. Вы победили. Наслаждайтесь.
На следующее утро её не было. Только записка на столе:
«Простите. Я думала, могу всё. А оказалось — ничего. Прощайте».
— Ты думаешь, она пойдёт в суд? — спросил Алексей.
Мария пожала плечами:
— Неважно. Мы всё равно не дадим ей уничтожить нас. Я не против помогать. Но я не буду кормить зависимость. Ни финансово, ни эмоционально.
Он подошёл к ней. Обнял.
— Спасибо, что не ушла.
— Это ещё не вечер, — сказала Мария. — Но пока — я с тобой. Если ты с собой.
Он кивнул. И впервые за много лет понял: взрослость — не тогда, когда покупаешь квартиру. А тогда, когда умеешь сказать «нет» даже самым близким. Даже матери.
Через месяц они поехали в Сочи. Без звонков, без визгов, без манипуляций. На море. Где вода — не кровь. Где можно просто быть. Вместе. Без долгов. Без страха. С любовью. Настоящей.
