— Твоей родне — мой дом, мне — угол в кухне? Нет, дорогой, тебе — их общежитие, а мне — свою жизнь!
Ирина села на корточки, поправила строительные перчатки и вытерла пот со лба. Майское солнце нещадно жарило макушку, а сухая земля сыпалась между пальцев, как песок в разбитом часах.
— Ну, и зачем ты, взрослая женщина, сама таскаешь кирпичи? — раздался сзади голос. С насмешкой, но беззлобно.
— Алексей, — Ирина не обернулась, — потому что ты, взрослый мужчина, опять пошёл «в магазин за гвоздями», а вернулся через два часа с пивом и разговорами про экономию на рабочей силе.
— Так я же экономлю! — с улыбкой протянул Алексей, — Ты — лучшая рабочая сила. Ответственная, трезвая, и, как видно, даже слегка злая.
Он опустился рядом на бетонный блок, достал банку газировки, открыл с шипением.
— Ира, не ворчи. Мы почти на финише. Ещё немного, и будет дом. Наш.
Она тяжело вздохнула и села рядом.
— Я просто устала. Понимаешь? Мы четыре года в режиме «потерпеть ещё чуть-чуть». Я хочу в свой дом. С кошкой. С огородом. Чтобы по субботам не на маршрутку, а в шлёпанцах — до своей яблони.
— Ты думаешь, мне легко? — резко спросил он, но без агрессии. — Я все выходные тут. На работе — переработки, дома — стройка. У тебя хотя бы удалёнка, а я — как лошадь. Да я, может, и детей хочу, как ты.
Ирина молчала. Она не хотела ссориться, не сейчас. Но где-то в груди зудело раздражение: он всё время говорит о доме, как о проекте. Как о деле, а не как о гнезде. А она мечтала о гнезде.
— Слушай, — осторожно сказала она, — давай, как закончим, купим собаку. Ну, или кошку. Яблони посадим. И никаких родственников на ПМЖ, ладно?
Алексей фыркнул:
— Да ты что! Куда их? У каждого своя жизнь.
Она усмехнулась — с облегчением. Хотелось верить.
Когда Ирина вышла из душа — старая ванная в съёмной двушке скрипела трубами, и это только усиливало раздражение, — Алексей сидел в кухне и, как обычно, считал. Своей чёртовой ручкой на полях счета за стройматериалы.
— Опять пересчитываешь? — с упрёком спросила она. — Сколько раз я тебе говорила — пусть делают смету на складе.
— Они навешивают двадцать процентов сверху, — не отрываясь, буркнул он. — Я сам. И вообще, у нас ещё не куплены утеплители на чердак и двери на второй этаж. Надо ужаться.
— Ещё? — она села за стол и отрезала себе кусок хлеба. Масла не было. Потому что «экономим». — Я на салоне красоты не была три года. Даже на маникюр не хожу. Ужалась — дальше некуда. Я и родить ужалась бы, да ты всё ждёшь «удобного момента».
Он ничего не ответил. Писал.
Она встала и вышла.
В коридоре валялись его ботинки — грязные, с засохшей глиной на подошве. На вешалке — куртка, которой пять лет, и он всё клянётся, что купит новую. Когда достроим.
На душе стало мерзко и пусто. Ирина вдруг поняла: она не жила. Она строилась. Как этот дом. Как чердак. Как Алексей с его вечными записями.
Годовщина была в кафе. Алексей настоял: «Ты заслужила. Погуляем». Она порадовалась — вдруг, действительно, он что-то понял?
Кафе было скромным, но уютным. Они сидели в уголке, ели жаркое из глиняных горшочков. Ирина даже надела платье — то самое, в котором они гуляли в первый раз. Он не заметил.
— Ира, я хотел сказать… — начал он, ковыряя хлеб. — Когда мы переедем, надо будет немного подвинуться.
— В смысле? — насторожилась она.
— Ну… — Алексей отвёл глаза, — у родителей старое жильё, ты знаешь. Да и у Серёги с Анькой двое детей, однушка. Витька на вахте постоянно, Елене тяжело одной. Они переедут. Все.
— Все — это кто? — голос Ирины дрогнул. — Ты это серьёзно?
— Ну да, — пожал плечами он. — Там всем места хватит. Дом большой, мы же для семьи строили. Настоящей семьи.
— А я — кто?
Он замолчал. Глотнул компот. Поморщился — кислый.
— Ты — хозяйка. Без тебя бы ничего не было. Я же тебе доверяю.
— А про меня ты подумал? — она смотрела прямо в глаза. — Я хотела уюта. Тишины. Хотела детей, а не твою бабушку на памперсах и жену Сергея, с которой ты вечно флиртуешь.
— Не передёргивай, Ира! — взорвался он. — Мы — семья. Я не могу их бросить. Это просто… логично.
Она медленно встала. Взяла сумочку.
— А я — могу.
Он ничего не сказал. Только смотрел, как она уходит, и, кажется, впервые за пять лет, не побежал за ней.
Вечером она не пришла домой. Осталась у подруги. Света жила в той самой «двушке», которую Ира помогала когда-то ей купить. Развод, ипотека, маленький ребёнок. А теперь — уют, шторы и даже кактус в горшке.
— Ты всё знала, да? — спросила Ирина, обмотавшись чужим халатом и держа кружку с горячим чаем.
— Знала. — Света кивнула. — Он говорил об этом ещё год назад. Я думала, ты в курсе.
— Он меня не спрашивал. Просто решил.
— Как обычно.
— А я… я всё строила.
Света молчала. Обняла. Ирина расплакалась впервые за много лет.
На утро она подала заявление на раздел имущества. Дом оформлен на двоих. Алексей попытался что-то говорить — про долги, про семью, про любовь. Но было поздно.
— Ты хотел «всех». А я хочу себя. Хоть раз в жизни.
Дом стоял уже почти готовый. Только снаружи он выглядел как дом — аккуратный фасад, крыша из металлопрофиля, стеклопакеты. Внутри — как будто недоделанный выбор Ирины. И, честно говоря, всё больше казался ей не уютным гнездом, а бетонным мавзолеем её мечты.
Она вернулась спустя месяц. Не к Алексею — к дому. С адвокатом.
— Здесь всё согласно документам, — бубнил молодой юрист, едва скрывая скуку. — Пятьдесят на пятьдесят. Вы вправе использовать вашу часть, как сочтёте нужным. Хотя, конечно, технически дом не делится…
— Ничего, поделим. — Ирина кивнула. — Я не это делю. Я — воздух делю. И жизнь. Свою.
Она не сказала, что Алексей всё ещё живёт там. Не уехал. И уже успел «перебазировать» своих — как и обещал. Мать, отца, братьев. Только бабушку не довёз — не дожила. Может, от нервов. Может, от перспектив.
Семья Алексея въехала радостно и шумно, как на дачу. Мать сразу повесила над входом иконку. Елена — жена брата — начала «переобустраивать кухню». Ирина не успела даже сказать, что это её кухня. С её проектом, купленной в кредит техникой и стульями, которые она таскала на себе из IKEA.
— Я тебе с самого начала говорила, — сквозь зубы бросила Света, когда увидела всё это. — Там не дом. Там — общага. Только без коменданта.
— Нет. Там — тюрьма. Только я в ней — охранник. Или заключённый, пока не поняла, — с сухой иронией отозвалась Ирина.
— Ты вернулась? — Алексей появился в дверях, будто из ниоткуда. Глаза прищуренные, руки в строительных перчатках, как тогда, только грязь уже не умиляла. Пугала.
— Вернулась. Я собственник. В отличие от твоих родственников.
— Им идти некуда. Родители — на пенсии. У Серёги дети. У Витьки жена психует — ты ж знаешь, какая она, — проговорил он с нажимом, будто защищая не их, а самого себя.
— И что? Мне теперь с ними жить?
— Почему нет? Тебе всегда нравилось, как Елена готовит. Ты же даже рецепты у неё брала.
Ирина рассмеялась. Громко. Даже резко.
— Ты правда всё ещё не понял? Алексей, я не у Елены рецепты брала. Я выживала. Потому что ты не слышал, что мне надо. Тебе удобно — и ты думаешь, всем удобно. Но это не так.
— А мне? Мне удобно? — выкрикнул он, отбросив перчатки. — Я строил этот дом. Думал, что мы будем тут вместе. С детьми. А ты ушла!
— Я ушла, когда поняла, что детей ты заведёшь со своей матерью, бабушкой и женами своих братьев. Все — важнее меня. Я была проектом. И всё.
Он молчал. Потом медленно подошёл и, уже тише, сказал:
— Я не думал, что это предательство. Я правда верил, что мы все уживёмся.
— Вот в этом вся ты. Верил. Не спрашивал. Не считал нужным. Как будто я — ещё одна комната в твоём плане стройки.
Галина Петровна (а точнее, теперь уже «Галя») обнаружилась вечером на кухне.
— Милая, — сказала она с улыбкой, которая вонзалась, как игла, — ну, ты же не будешь устраивать скандалы при детях. Дом — общий. Мы — семья.
— Галина Петровна, — ровно ответила Ирина, — я устрою скандал при всей деревне, если ещё раз кто-то тронет мою посуду. Это — моя половина дома. Бумаги у меня. Юрист подтвердил. Так что, если кто-то хочет жить в моём доме — платите аренду.
— Ты… ты это серьёзно?! — бабка даже поперхнулась.
— Как сердце, — усмехнулась Ирина. — Вы же всегда говорили, что я слишком мягкая. Вот теперь жёсткая.
Она закрыла за собой дверь своей комнаты — бывшей спальни, которую ещё не успели оккупировать. Захлопнула резко. Чётко. Громко. Чтобы услышали.
Вечером она долго лежала, уставившись в потолок.
Сначала пришёл Алексей. Постоял у двери. Потом — тишина. Она знала: он не зайдёт. Боится. И правильно делает.
Потом в окно залаяли собаки — соседи выпустили стаю на улицу. Где-то рядом стучала стиралка — теперь с утра до вечера кто-то стирает. Тапки по коридору. Голоса. Вонь от готовки. Все тут. Все — кроме неё.
Она закрыла глаза. Представила дом. Снова — пустой. Без Алексея. Без всех. Только она. И собака. Или кошка. И тишина.
И вдруг — стало не страшно. Потому что наконец-то стало ясно: можно уехать. В любое время. Можно построить другой дом. Или купить однушку с кактусом. Главное — не там, где тебя считают «удобной».
Утром она сняла объявление о продаже своей части дома.
Через два дня пришёл первый звонок.
— Алло, Ирина Владимировна? Мы по поводу участка. Очень интересует именно та часть, где сад заложен. Там вроде молодые яблони, да?
Она улыбнулась.
— Да. Там яблони. И вишни. И ещё — новая жизнь.
Год прошёл. Не верилось. Вроде только вчера она стояла в прихожей, держа в руках плед и термос, и думала: «Куда идти?» А теперь у неё был свой дом — настоящий, пусть маленький, пусть с душем на первом этаже и скрипучей лестницей. Зато — без «родни».
Но внутри — не было ощущения победы. Был только осадок. Как после недопитого чая — горький, терпкий, оставляющий след.
Годовщина.
Бывшая. Ирина даже не сразу поняла, что за дата стоит в календаре. Просто телефон напомнил: «Ваша годовщина с Алексеем». Она замерла. Стояла, как прибитая, глядя на экран, пока уведомление не исчезло само.
Она не забыла. Она не хотела помнить.
Они поженились именно в этот день — семь лет назад. Летом. Было жарко, по глупости надела колготки и чуть не упала в обморок на ЗАГСовском крыльце. Алексей тогда снял с неё туфли и нёс до машины. Смеялся, звал «моя босая невеста».
Ирина зажмурилась, как от боли.
Как всё могло быть таким светлым и закончиться вот так? Пыль, скандалы, семейные войны, адвокаты, делёжка кастрюль…
— Господи, — прошептала она, сидя на полу своей кухни. — Это была не любовь. Это была ошибка с ипотекой.
— Мама, ты дома? — голос внезапно ожил в телефоне. — Я к тебе заеду. С Настей.
Это был её сын. От первого брака. Который тогда, год назад, сказал сухо:
«Мам, ты взрослая. Разбирайся сама».
С тех пор они виделись мало. Он жил с отцом, учился, потом женился. Настя — его жена — не любила долгих разговоров. Ирина не лезла.
— Конечно, заезжайте. Я… я испекла пиццу, — соврала она, оглядывая пустую плиту. — Сейчас как раз будет готова.
Она вскочила, как ужаленная, и кинулась к холодильнику. Что было? Яйца. Помидоры. Лаваш. Сыр. Не пицца, конечно, но можно придумать. Она всегда выкручивалась. В этом доме, в том доме. В браке. В разводе. Всегда.
Через час они приехали. Настя стояла с телефоном в руках, не отрываясь от экрана. Сын был усталый, но улыбался.
— Ты хорошо выглядишь, мам. — Он обнял её так, как не обнимал год. — Рад, что ты одна справилась.
Она кивнула. Не знала, что сказать. Хвалила бы его — получилось бы, как укор. Пожаловалась бы — Настя тут же скривилась бы.
Они ели лавашную пиццу на летней веранде. Было жарко, пахло яблонями. Ещё маленькими, но уже цветущими.
— А где Алексей? — вдруг спросила Настя. Прямо, как пуля.
— Не знаю. Наверное, в своём доме. — Ирина сказала это спокойно. Даже слишком.
— А он что… не хотел вас вернуть?
Ирина замерла.
— Хотел, — тихо ответила она. — Но не меня. Он хотел вернуться туда, где ему было удобно. Я была частью интерьера. Тёплая, ласковая, молчащая. До поры. Пока не поняла, что меня сдают в аренду.
— Жёстко, — хмыкнула Настя.
— Жизненно, — усмехнулась Ирина. — И, знаешь, это нормально. Потому что сейчас я — не предмет. Я — человек. Пусть и одинокий. Пусть с лишней плиткой в кладовке и дурным опытом. Но человек.
Сын ничего не сказал. Только взял её за руку. Крепко. По-настоящему.
А потом вечером ей позвонил Алексей.
Номер не изменила. Глупость? Возможно. Но в этот вечер она взяла трубку.
— Ирина… — голос был севший. Он пил, она это знала. — Ты одна?
— Да, Алексей. Одна. Но по своей воле.
— Я скучаю.
Тишина. Слышно было, как он дышит.
— Я тоже скучала, — наконец сказала она. — По себе. Та, что была с тобой — это не я. Это была удобная тень. А я — вот. С пледом, с лавашной пиццей, с разбитым сердцем. Но уже снова собой.
— Я не хотел так. Честно. Просто все навалилось. Мать, братья, дом. Я думал, мы — семья. Что ты справишься.
— Вот в этом и ошибка. Ты думал, что я должна справляться. А ты — организовывать.
Он молчал.
— Мне очень жаль.
— Мне тоже. Но поздно. Ты построил дом. А я — себя.
Она положила трубку. Не с болью — с прощением.
На следующее утро она встала рано. Пошла босиком в сад. Яблони были ещё зелёные, но крепкие. Она прижалась к одной щекой. Тёплая. Живая. Своё.
За спиной залаяли собаки. У соседей. Те же, что и год назад. Но сейчас они не пугали. Это был просто фон. На фоне новой жизни.
Ирина усмехнулась. Подумала, что купит кота. Или собаку. А может, заведёт кур. Почему нет?
В этом доме она может всё.
Даже снова влюбиться. Но только в тех, кто не требует прописки для всей родни.
…Ирина вышла в сад — нежно-розовые яблоневые цветы колыхались на вздутых ветках, обещая урожай. Под ногами хрустела земля, напоминая: настоящая жизнь — не бетон и не проект, а мелочи, шаг за шагом.
Она взяла садовую лейку, налила воды — и с каждой каплей чувствовала, как внутри утихает потухший огонь. Было тихо, но не одиноко. Было светло, но не слишком. Было её — наконец.
В тот же день к ней зашёл сосед — пожилой мужчина, с которым они здоровались у забора. Он принес пакет — яблоки из своего сада, сорт «антоновка», сказал, что ей понравятся.
— Для семьи, — улыбнулся он. — Только не думайте, что это подарок — это соседская традиция.
Ирина приняла яблоки. Кивнула.
— Спасибо. Для новой жизни, — сказала она.
Он улыбнулся так, будто понял всё без объяснений.
Вечером она расставила на столике во дворе три фарфоровые чашки — одну себе, одну для гостя, одну… просто так, на будущее. На случай, если кто‑то придёт к ней туда, где уют теперь настоящий — без условий, проектов и чужих ожиданий.
Она больше не строила тюрьму из кирпичей. Она сажала сад и варила мечты на плите.
